Ночь. Забор. Вы когда-нибудь сидели ночью на заборе? Нет, вы никогда не
сидели ночью на  заборе, и вам не узнать,  не почувствовать,  как хочется по
ночам жить, когда рядом  в  кустах шуршит, стучит, стрекочет сверчок, цикада
или кто-то еще. У ночи густой, пряный запах, звезды смотрят на вас с высоты,
и луна  выглядывает из облаков только для того, чтоб облить волшебным светом
всю  природу; и того, на заборе, - волшебным светом. А  вдоль забора трава в
пояс, вся в огоньках и искрах,  и огромные копны перекати-поля, колючие, как
зараза.
     Командир   роты,  прозванный  за  свой  нос,   репообразность  и  общую
деревянность Буратино,  даже  не  подозревал, что ночью на заборе может быть
так  хорошо. Он сидел  минут  двадцать, переодетый в форму третьекурсника, в
надежде поймать подчиненных, идущих в самоход.
     Но ночь, ночь  вошла;  ночь повернула;  ночь  мягко приняла его в  свои
объятия, прижала его, как сына, к своей теплой груди, и он почувствовал себя
ребенком,  дитем  природы,  и незаметно размечтался о жизни  в шалаше  после
демобилизации. Утро.  Роса.  Трава, тяжелая, спутанная, как волосы  любимой.
Туман,  живой,  как  амеба.  Удочка.  Поплавок.   Дальше   бедное   флотское
воображение Буратино, до сих пор способное нарисовать только строевые приемы
на месте и в движении, шло по кругу: опять утро, опять трава, кусты...
     В  кустах зашевелилось. Муза кончилась. Буратино встрепенулся, как сова
на насесте,  и закрутил тем, что  у  других двуногих  называется  башкой. На
забор  взбиралось, кряхтело и  воняло  издалека.  В  серебряном  свете  луны
мелькнули нашивки пятого курса.
     - Товарищ курсант, стойте!  -  просипел среди  общего пейзажа Буратино,
облитый лунным светом, похожий там, где его облило, на Алешу Поповича, а где
не облило - на американского ковбоя.
     Пятикурсник, перекидывая  ногу  через  забор, задержался,  как прыгун в
стоп-кадре, и вскинул ладонь ко лбу. Теперь  в  облитых местах он был крупно
похож на Илью Муромца, высматривающего монгола.
     - Ага, -  сказал он, увидев три галочки. И не успело его "ага" растаять
в природе, как  он  хлопнул  Буратино по деревянным  ушам  ладошками с обеих
сторон. Хлоп! Так все мы в детстве играли в ладушки.
     Природа   опрокинулась.   Буратино,  завизжав  зацепившимися   штанами,
кудахнулся, пролетев до  дна копну перекати-поля. А  когда он пришел в себя,
среди тишины, в непрерывном колючем кружеве, он увидел луну. Она обливала.

Александр Покровский. "...Расстрелять"