Опубликовать анонс в Livejournal
Студент Сретенской духовной семинарии Иван Букарев после четвертого курса ушел в армию добровольцем – и по собственному желанию попал в разведроту ВДВ. О том, почему десантники называли его отцом и зачем выполнять долг перед Родиной, он рассказал своим друзьям и порталу Православие.Ru.
«Когда отец Тихон благословил меня идти в армию и я сдал все экзамены, мы с друзьями решили отметить мой уход. Часть ребят поддержала меня, но нашлись и те, кто сказал, что я иду на верную гибель», – вспоминает Иван. Отслужив год в разведроте ВДВ, сегодня будущий священник уверен, что обзавелся нужным опытом; он ни минуты не жалеет о том, что решил выполнить свой долг перед Родиной.

– Иван, как на тебя посмотрели в военкомате, когда ты сказал, что хочешь служить в армии?

– Крепкие, здоровые ребята приходят к ним с инвалидными справками, а тут человек не особо крепкого телосложения заявляет, что хочет служить, да ещё и в десантных войсках… Конечно, все очень удивились. Переспросили несколько раз, не ошибся ли я.

– То есть все ли нормально у тебя с головой?

– Говорят: «Психологически вы нас уже не устраиваете» (смеётся). Даже показали коллегам: дескать, вот, посмотрите на него: в армию хочет.

А потом пришел офицер ВДВ, старший лейтенант, начал отбор. Многие из претендентов отказывались идти в ВДВ – а к ним берут только добровольцев. Да еще и тех, кто не курит и не пьет. Мне запомнился один мальчишка очень крепкого телосложения, который занимался лёгкой атлетикой (у него даже был какой-то спортивный разряд). Так вот, когда ему предложили пойти в десантные войска, с ним случилась настоящая истерика. Он говорил, что никуда идти не хочет, что его должны взять в МЧС, и нигде больше он служить не будет. Странно было это наблюдать.
Отобрали одиннадцать человек – в их числе, слава Богу, и меня. И вот на поезде «Москва–Ташкент» мы отправились в Рязань – начиналась моя служба в столице ВДВ.
– В какую ты часть попал?
– В 137-й парашютно-десантный полк.
Конечно, мы, призывники, думали, что нас встретят старослужащие со звериным оскалом, которые немедленно устроят дедовщину, начнут унижать и так далее, но ничего подобного не произошло. Ребята оказались дружелюбные, помогали нам, всё объясняли – никакого высокомерия. Я ожидал, что всё будет гораздо жёстче.
Первый месяц пролетел очень быстро. И вот пришло время, когда нас должны были распределять по боевым ротам. Мне посоветовали записаться в разведроту.
Туда никто особо не рвался, кроме отъявленных безумцев. Либо спортивно развитые, очень сильные люди шли туда служить, либо те, кто вообще не представлял себе, что это такое – разведрота.

– И к какой категории относился ты?

– Наверно, к той, что не представляла. То есть в какой-то мере к безумцам. Раз служу в лучших войсках, то должен быть и в самой лучшей роте, – такая у меня была логика.

Но сначала меня в разведроту не взяли – я расстроился, но подумал, что, видно, Богу так угодно. А уже после присяги, когда всех распределили, в два часа ночи меня разбудили: «Ты рядовой Букарев? У тебя есть пять минут, собирай все вещи – ты пойдёшь служить в разведку».

Прибыли мы в разведроту. И только тут я начал понимать, куда я попал.

Утром построили всю роту. Командир спрашивает: «Что вам снится?» Вся рота должна дружно ответить: «Море крови!» Естественно, меня это повергло в шок: мне никогда ничего подобного не снилось.

Возникали и конфликты – ребята там крепкие, ну и начинается: «Дай часы померить» и тому подобное. Много было всяких искушений. Но я сказал себе: это твой выбор. Приходилось терпеть. А поскольку я человек не агрессивный, то и конфликты особо не развивались. Господь позаботился. А вскоре произошло вот что.

Как-то я разговорился с одним старослужащим. Речь зашла о том, где я учился до армии, – я рассказал. Немногие знают, что такое семинария, он спросил – я объяснил: дескать, семинарист – это будущий священник, вот и я буду священником. Это, конечно, его несколько изумило.

В это время командир нашего третьего взвода решил познакомиться с прибывшим личным составом. Всех собрали. И тут этот старослужащий и говорит: «Знаете, а среди нас есть священник». Лейтенант очень удивился, да и вся рота была удивлена: как это – священник, ничего себе! «Священник, выйти из строя!»

Пришлось выйти. Вышел, доложил: такой-то, учусь в семинарии, но не священник, буду, если Бог даст, но пока не являюсь. Мне какие-то вопросы задавали, я отвечал, но самое интересное было дальше, когда ко мне подошли те, с кем у меня до этого были конфликтные ситуации: «Отец, ты уж нас извини, что такой конфликт между нами произошёл, – мы же не знали, что ты священник, если бы знали, мы бы так к тебе не относились!»

«Да ладно, – говорю, – все хорошо, нормальные мужские отношения, да к тому же я ещё не священник». Но они всё равно извинились и с тех пор уже так не приставали. И с этого времени за мной закрепилось прозвище «отец».

Так «отцом» я и прослужил: и офицеры, и солдаты, и моего призыва, и старшего – все меня только так и называли.

Служба моя была довольно-таки интересная и насыщенная. У нас были учения, мы много раз прыгали с парашютом и ездили на БМД, было очень много стрельб. Поскольку разведрота постоянно должна быть в боевой готовности, было решено, что тренировать нас лучше всего в лесу и на полях. С конца декабря по конец апреля мы жили в палатках в лесу. Было, конечно тяжело, но зато вместе мы построили палаточный городок, все обустроили с удобствами, построили собственную столовую и даже зачатки бани. В принципе, неплохо прожили.

– Говорят, все-таки ты дважды подрался.

– Это правда. И оба раза в медроте. Сначала – ещё до присяги – случился конфликт с дагестанцем, но поскольку никто на его сторону не встал, удалось довольно быстро его на место поставить: один на один они быстро «стухают». Второй случай произошел, когда я уже служил в разведроте.

Я заболел. Со мной в лазарете лежал солдат из первого батальона – спокойный, доброжелательный мальчишка, но какой-то вялый. Над ним в батальоне постоянно издевались, но он на эти обиды не обращал никакого внимания, причем не потому, что был подвижником, а просто ему было на всех наплевать.

В один из дней поздно вечером пришли его товарищи – они тоже лежали в медроте, – разбудили его и давай издеваться: заставляли отжиматься, приседать, валяться в ногах. Мне, как православному христианину, на всё это смотреть – удовольствия мало, и я посчитал своим долгом за него заступиться.

Их было пятеро. И конечно, как только я встал на его защиту, они тут же переключили свое внимание на меня. Спросили, из какой я роты, – я ответил, что из роты связи: исход поединка был предсказуем, а мне не хотелось, чтобы они потом рассказывали, что побили разведчика. Хотя, может, и стоило правду сказать: авторитет нашей роты очень высок; может, они бы и подумали, прежде чем меня трогать.
Слово за слово – часы мои им понравились – и конфликт перешёл в завершающую фазу. Мальчишка тот, мой сосед, под благовидным предлогом сбежал. Произошла небольшая потасовка. Всё, конечно, закончилось не в мою пользу, хотя и честь, и часы я отстоял.
Вскоре этот случай стал известен и командирам, и солдатам. Всех тех солдат наказали – сначала в административном порядке, а потом боевое братство сработало: наша рота отловила каждого по отдельности – за то, что тронули «отца».
Потом эти ребята пришли ко мне извиняться, спросили, почему я сразу не сказал, что я из разведчиков; мы попросили друг у друга прощения, и конфликт был исчерпан.
А когда я вернулся в разведроту, оказалось, что на следующий день после драки командир прочитал «проповедь» о том, как надо себя вести настоящему разведчику. Примерно такого содержания: «Взгляните, как должен вести себя разведчик! Отец вроде бы не особо крепкий парень, но он не побоялся бросить вызов пятерым ребятам и заступился за совсем незнакомого ему солдата. И пускай он получил по голове как следует, но, тем не менее, его совесть чиста, и вообще для вас это пример: независимо от того, какого ты телосложения и силы, если в тебе есть дух, то дух победит».

В роте все мне жали руку, поздравляли, офицеры и солдаты стали лучше относиться, увидев, что я не только на словах себя проявляю, но и на деле. Хотя мне кажется, любой православный на моём месте поступил бы точно так же.

– А физически тяжело было служить?

– Всё оказалось не так страшно, как представлялось, хотя мы, конечно, уставали. Были марш-броски, всё болело, не случалось дня, чтобы можно было отдохнуть. Но, тем не менее, ничего сверх того, что мог бы сделать человек, не было. С парашютами, конечно, происходили какие-то печальные инциденты: парни ноги-руки ломали. Но это, как правило, были ошибки самих солдат: то они с перепугу что-то не то потянули, не так ноги расставили, не так приземлились.

По-настоящему тяжело было только морально. Всем на тебя наплевать: приходишь с температурой под сорок в больницу, тебе ставят какой-то дурацкий диагноз, говорят, что ты здоров, а начинают принимать меры только когда ты уже ходить не можешь. До твоих проблем в принципе никому нет дела. Опять же воровство. У нас его, можно сказать, и не было, а вот в других ротах творился какой-то ужас: всё пропадало, ничего нельзя было оставить без присмотра.

Постоянная агрессия со стороны окружающих и осознание того, что никто тебе не поможет, – вот это очень давило. Многие ребята не выдерживали и убегали из частей. Их находили. Бывали конфликты. Иногда даже возбуждали уголовные дела.

– Если сравнить армию с семинарией, в чем бы ты усмотрел сходство и в чем – различие?

– Во многом они действительно схожи. Есть распорядок дня, ежедневные упражнения: в армии – физические, в семинарии – умственные. Строгая дисциплина. Трудовая повинность.

Но самое главное различие – в духовном наполнении, в отношении друг к другу. В семинарии тебе каждый придет на выручку, люди, стоящие над тобой, всегда готовы тебя выслушать. В семинарии ты чувствуешь себя в одной большой семье, а в армии ты, скорее, приёмный сын. Там ни о какой любви речи быть не может.

Хотя лично мне, наверное, так говорить не стоит: с некоторыми ребятами сложились очень хорошие отношения – мы друг друга поддерживали, чем могли. Я и сам всегда старался своим соратникам помочь, выслушать и даже устроить встречу со священником.

– Ребята-то хорошие, но я слышал, что не все знали, что матом ругаться не очень хорошо.

– В армии матом не ругаются – им разговаривают. И, конечно, всех настораживал тот факт, что я не ругаюсь. Старослужащий говорит мне однажды: «Уже неделю с тобой общаюсь и не могу понять, что в тебе не так». – «Может быть, то, что я матом не ругаюсь?» – «Точно!» – даже обрадовался он.

Я не ругался. Почти у всех моих сослуживцев даже появился спортивный интерес: когда же я сдамся? Все ждали, что рано или поздно я проколюсь, но мне удавалось находить не бранные синонимы. Самый яркий случай произошел в конце моей службы.

В разведроте есть определённая традиция прощания: дембеля всех строят, первая шеренга делает два шага вперед, разворачивается, и солдаты начинают прощаться друг с другом. После этого все возвращаются на свои места, и дальше происходит такой диалог. Дембель должен крикнуть: «Рота, иди на…». На нехорошие буквы. А рота ему отвечает теми же словами. Смысл всего этого заключался в том, что ты должен бежать, не оборачиваясь, и никогда сюда не возвращаться. В общем, уже за месяц меня начали терроризировать вопросами, как же я буду прощаться с ротой, – не стану же я нарушать «святые традиции»! Я, конечно, был весьма озадачен, но сказал, что что-нибудь да придумаю.

И вот настал день моего дембеля. После того, как я попрощался с каждым по отдельности, настало время «священных слов». Я обратился к роте и сказал: «Дорогие мои братья, мы с вами долго служили, и вы все называли меня отцом, поэтому попрощайтесь со мной как с настоящим отцом: давайте не будем с вами ругаться, если вы действительно меня уважаете». Они говорят: «Хорошо, ты тогда нам скажи как – а мы с тобой попрощаемся, как у нас положено».

И вот, построив всех, я сказал следующее: «Рота, с Богом!» И вся рота дружно крикнула в ответ: «С Богом!»

Потом они решили меня и дальше проводить – до ворот. Мы построились на улице, и меня удостоили чести повести роту к воротам части. И я ушёл из роты. Потом многие ребята говорили, что им очень понравилось, как я с ними попрощался, и что они хотят так же попрощаться с ротой. Хочется надеяться, что кто-то из ребят эту традицию продолжит, и она там сохранится.

– Иван, резюмируя нашу беседу, все-таки скажи: можно сейчас служить в армии или нельзя?

– Я даже так скажу: в армии служить нужно. Я считаю, что православный христианин, если ему позволяет здоровье, просто обязан отслужить в армии, потому что только в этой среде он сможет стать настоящим мужчиной. Армия – это удивительное место, где ты никогда не сможешь что-то сыграть. Там ты открываешь своё настоящее лицо.

В повседневной жизни мы можем позволить себе быть благородными, щедрыми, потому что ни в чём особо не нуждаемся. А попробуй быть щедрым, когда ты ходишь голодный, когда у тебя нет денег, и вот у тебя появились какая-нибудь парочка пряников, а вокруг – полным-полно собратьев, жадно смотрящих на эти твои пряники, которые ты с радостью бы съел один.
Но если в тебе есть частичка чего-то светлого и хорошего, ты разделишь пряники на всех. Пускай тебе совсем чуть-чуть достанется – но ты со всеми поделишься, всем сделаешь приятное.
В армии всегда нужно быть готовым чем-то пожертвовать. Это действительно хорошая школа жизни. Да, очень опасная: бывали несчастные случаи, бывало, что ребята теряли здоровье – я таких видел. Некоторые даже инвалидами уходили из армии.
Всё это, конечно, страшно и печально, но риск на самом деле такой же, как и возможность, выйдя на дорогу, попасть под машину. Всё может случиться. Но испытать себя, понять, кто ты на самом деле, можно только в армии. Поэтому всем христианам, всем, кто любит свою Родину и хочет жить не так, как велят чувства, а так, как положено по долгу, нужно в первую очередь отслужить в армии, чтобы смело смотреть в глаза своим товарищам.

С Иваном Букаревем
беседовал Антон Поспелов
10 декабря 2012 года