В далёком семьдесят девятом, и в юном месяце апреле
Мой молодой и пьяный папа стучал ногой в роддома двери.
Стучал ногою и цветами, что падали из рук некрепких,
И вверх кричал: «Татьяна! Таня! Ну как же так? А точно девка?
А посмотри ещё разочек! А вдруг врачебная ошибка?»
И мамин голос: «Нет, дружочек. Пять раз смотрела. Это Лидка.
Печальной грустью озарилось в мгновенье папино лицо,
Он стал немного ниже ростом. присев с букетом на крыльцо.
- Ну, как же, так?- Сказал он. - Таня! Скажи мне, как случилось так?
А как же бокс, рыбалка, баня? А как же ЦСКА, Спартак?
Футбол с друзьями по субботам? Как быть мне с этим, не пойму!
Как свечи поменять в шестёрке - теперь показывать кому?
В душе моей горит обида! Ну я же тоже человек!
Куда теперь мне с этой Лидой? На танцы? Я ж не гомосек!
Как жить теперь мне, слышишь, Таня? Ну почему жизнь не легка?
И не попукать на диване с сыночком, как два мужика.
Косички, платья и колготки войдут в наш дом, ворвутся в дверь...
Но я смирюсь. Ну, что поделать. Пусть будет Лида, что ж теперь?
Я приготовил имя Вова. Или Андрюха на крайняк.
Но Вовой девочке хреново на свете будет. Как-то так.
А сверху мать смотрела строго, вопили где-то малыши,
Не прерывая монолога подбитой папиной души.
Но папа всё. Отплакал горе. Хотя не плакал никогда.
И прошептал:
- Мы с ней на море. Поедем. Вырастет когда.
Я ей куплю трусы в горошек, и в парк свожу на карусель.
И покажу живую лошадь… Берём, короче! Где тут дверь?
В тот день, девятого апреля, в старинном парке таял снег,
И кто-то ржавые качели пытался спиздить на цветмет...
В далёком семьдесят девятом, забыв про горе и обиды,
Мой молодой и пьяный папа нёс из роддома дочку Лиду.
В его мечтах они курили, он провожал её в армейку,
И с воблой они пиво пили, у дома сидя на скамейке,
И обсуждали сиськи тёлок, а так же матч Спартак-Динамо…
«Ну почему же ты не Вова??????» - «Не настрогал!» - сказала мама.
Лет пять понадобилось папе, чтоб осознать: кина не будет:
С вот этой фифой в белом платье ты ж не пойдёшь бить морды людям?
Вот был бы сын! Вот был бы Вова! Вот мы бы с ним бы, да, сыночек?
Перекрестившись, папа снова пошёл на дело тёмной ночью...
В далёком восемьдесят третьем рыдал гиеной мой папаша.
Когда деньком погожим летним ему вручили дочку Машу.
Да как же так?! Ведь я молился! И дни высчитывал нарочно!
Чтоб точно Вовка получился! И снова девка? Как так можно?!
Ну пусть не Вова, пусть Андрейка, пусть даже хрен с ним – мальчик Яша!
Кого мне провожать в армейку?? С кем пиво пить мне? С Лидой? С Машей???
За что так Боженька глумится? Что делать с бабским батальоном?
И сердце раненою птицей кричало у дверей роддома…
В желаньях нужно быть скромнее, и не просить всего и сразу
И формулировать точнее, и амулет носить от сглаза.
Когда мне стукнуло семнадцать, опять девятого апреля
Я утром тихо постучалась ногою в папочкины двери.
«Да заходи, чего уж там уж!» И чтоб не тратить лишних слов-то,
Сказала быстро: «Пап, я замуж!». И папа выдохнул: «Ох, ёпта!
Ты, я смотрю, совсем сдурела? Какое замуж?? Быстро в школу!
И кто жених???» Я заревела, и показала папе Вову.
Вот, папа, Вова. Как мечтал ты. Болеет за Локомотив.
И может пиво пить на даче. Местами нов, чуть-чуть красив.
Ты можешь париться с ним в бане и говорить про баб и спорт,
И даже пукнуть на диване, уж если вдруг совсем припрёт.
- Благодарю, - ответил сухо мне папа, закурив в затяг. -
Мне б завести ещё Андрюху. Чтоб выпить на троих хотя б.
И спорить с папою не смея, (Родитель, что ни говори)
Я родила ему Андрея. Примерно килограмма три.
Что вспоминать теперь былое? Не прервалась мужская связь!
И папа мной теперь доволен, хоть я и бабой родилась!